– ИДИ СЮДА, КРИСТОФЕР!

Его зацепили за ступни, за лодыжки и тянули под кровать. Кристофер вслепую извивался, стряхивая ползучие руки со спины, как пауков. Когда ему удалось загнать эти руки обратно в потемки, наружу вырвалось с десяток воплей. С трудом вскочив на ноги, Кристофер ринулся к двери своей спальни. Он потянулся к дверной ручке, чтобы ее повернуть.

И тут ручка сама начала проворачиваться с внешней стороны.

– Он слышит нас? – шептали голоса.

Кристофер оцепенел. Он попятился к окну и посмотрел вниз. Человеки-почтари перекидывали связывающие их веревки из правой руки в левую. Потом каждый одновременно с остальными в свободную правую руку, как в синхронном плавании, чтобы всем вместе расстегнуть молнии на веках. Металлические зубцы поблескивали в лунном свете.

Почтари просыпались.

Кристофер оглянулся и увидел пустой дверной проем. У его кровати, сцепив руки за спиной, топтались людишки. Они ухмылялись. В зубах у них застряли обломки деревянной двери.

– Дай краба, Кристофер, – загалдели они.

И стали тянуть к нему руки. А руки – не руки, а культи. Плоть уже заросла. Кисти отрублены и прижжены.

– Куда ты подевал наши пятерни? Воришка!

Они бросились к нему. Кристофер распахнул окно. Олени ходили по двору кругами, как пираньи в бассейне. Если выпрыгнуть, его разорвут в клочья. Бежать некуда…

…разве что на крышу.

Кристофер ухватился за выступ наверху эркера и подтянулся, оторвавшись от людишек, прыгнувших в его сторону. Те хоть и достигли до пяток, но от беспалых рук было мало толку: людишки заскользили и посыпались во двор.

Олени налетели на них в считаные секунды.

Загрызли. Разорвали. Затоптали.

Кристофер выбрался на крышу и спрятался за печной трубой. Над горизонтом занялся первый луч голубой луны: опускалась тьма. Он обвел глазами округу. Серый бетон улицы мало-помалу окрашивался багрянцем. На тротуаре была какая-то слякоть. Как после дождя. Но дождя в тот день не было. В воздухе пахло, как от медного грошика. И эта слякоть струилась, как по желобу, в уличные водостоки.

Улица истекала кровью.

Кристофер заметил человека, переодетого в девичью скаутскую форму.

Тот просыпался.

Открыл глаза. Было ему лет сорок, а может, даже под пятьдесят. Но глаза невинные. И вид счастливый. Зевнув, он, как младенец, стер сонливость. А потом вскочил и запрыгал по улице, расплескивая босыми ногами кровавые лужи. При этом он безостановочно насвистывал мотив. «Голубая луна». Возле кустарника он остановился, чтобы зашнуровать ботинки. Посвистывал. И шнуровал. И посвистывал. И шнуровал.

Пока из кустов не высунулись две руки, которые его схватили.

Человек издал душераздирающий крик. Разобравшись, кто поймал этого типа, Кристофер не поверил своим глазам.

Сам же этот человек.

Те двое выглядели как близнецы. Но второй был не в девичьей скаутской форме. На переносице у него сидели очки, хотя и без оправы. На шее – свисток. Голова почти лысая, на макушке – три волосины, аккуратно зачесанные набок. Когда второй, почти лысый, сорвал с первого девичью скаутскую форму, Кристофер наконец-то разобрал слова, которые первый выкрикивал душераздирающим голосом.

– ВЫТАЩИ МЕНЯ ОТСЮДА! УМОЛЯЮ!

По улице, как заметил Кристофер, бежал трусцой еще один человек. Его сбила невесть откуда вывернувшая машина и отбросила на траву. Взвизгнули тормоза. Распахнулась водительская дверь: за рулем сидел тот же бегун. С фляжкой в руке. Увидев, что он с собой сотворил, водитель запрыгнул в машину и укатил. Тогда пострадавший встал, отряхнулся. И продолжил бег по улице. Откуда ни возьмись вывернула та же машина – и сбила его.

– ПОЛОЖИ ЭТОМУ КОНЕЦ, ПОЖАЛУЙСТА!

Кристофер обвел глазами округу. Повсюду какие-то люди наносили себе увечья. Раз за разом. Один мужчина изменял жене с соседкой. Эта парочка целовалась, руки их сплавились, как свечные огарки. При всем желании любовники не смогли бы прервать свой поцелуй.

– ПОЖАЛУЙСТА! ПОЖАЛУЙСТА! ПОЛОЖИ ЭТОМУ КОНЕЦ! – кричали они кровоточащими губами.

Их крики стучались Кристоферу в извилины. Ощущение было такое, будто он надел наушники и установил громкость на «десять». Потом стал увеличивать до «одиннадцати». Потом до «двенадцати». И так до бесконечности. У него плавился мозг. Температура была сильней испарины. Сильней головной боли. Сильней любой известной ему боли. Потому что это была не его боль. А боль мира. Которой нет конца. Внутри этого безумия рассудок Кристофера искал ответы.

Здесь я провел шесть дней и ночей.

Кристофер вгляделся в кровавый ландшафт. Человеки-почтари веером рассеялись по округе. Залезали на печные трубы. Ныряли в канавы. Повисали на кабельных линиях. Били стекла и двери, пока олени принюхивались к пропитанной кровью земле. Принюхивались в поисках Кристофера. В соседнем доме раздавались вопли.

– Не надо! Не бей меня, мама! – снова и снова молила себя какая-то женщина голосом маленькой девочки.

– Хорошая порка тебе на пользу будет! – отвечала она материнским голосом, снимая ремень. – Чтоб впредь неповадно было!

Кристофер физически ощущал крики этой женщины, которая лупцевала сама себя. Ремень впивался в кожу. Кристофер по мере сил успокоил рассудок. Вытолкнув из ушей эти крики, он стал быстро соображать.

Раздобыть ключ.

Убить шептунью.

Спасти славного человека.

Покопавшись в уме в поисках славного человека, Кристофер услышал, как вернулись прежние крики, изрядно окрепшие. Как только ему подумалось, что мозг его сейчас распадется пополам, вокруг наступила тишина. Как будто на улице кто-то нажал на кнопку выкл. Людишки обмякли, как робот в пиццерии «Чак И. Чиз». Все почтари. А вместе с ними – все олени. Кристофер возвышался на крыше своего дома. Выжидал. Затаив дыхание.

Что-то близится.

Что же?

Внезапно тишину прорезал знакомый звук. По улице катил фургончик с мороженым. Из него разносилась песенка, но маленький репродуктор будто ссохся. Как старинная граммофонная пластинка, забытая на солнце.

Фургончик приближался. Двери домов открывались, на улицу выбегали ребятишки. Терли глаза, как подслеповатые кроты. Жмурились от лунного света. И бежали за фургончиком. Одеты все были по-разному. Одни – как в старых фильмах, которые Кристофер смотрел вместе с мамой. Мальчики в кепках и подтяжках. Девочки – в расклешенных юбочках. Некоторые мальчики – в соломенных шляпах амишей. Некоторые девочки – в платьях, какие носили жены первых поселенцев. Все они стягивались к фургончику; с их змеиных языков слетала песня.